«Матерь Божия, выручай!»
Работать я устроился не на инженерную должность, а на рабочую — электриком. Во-первых, потому что в Бюро по трудоустройству были только рабочие вакансии. А во-вторых — потому что рабочим в то время платили больше, .
Хотя работать я старался не для зарплаты, а для Господа. И плоды этого старания проявились в отношении ко мне не кого-нибудь, а парторга цеха. Несмотря на то, что все вокруг знали, что я — верующий и хожу в церковь, парторг все время приводил меня в пример как человека особенно добросовестно относящегося к своим трудовым обязанностям. И очень сожалел, когда я увольнялся.
Во время обеда я каждый день молился благоверному князю Даниилу Московскому, монастырь которого хорошо был виден из окна мастерской электриков. Ребята-электрики прозвали меня «Богомолом». На что я отвечал: «Что вы, ребята,- я недостоин называться таким именем». Тогда они, покрутив пальцем у виска, уходили обедать, а я оставался спокойно молиться. И вот незадолго до летней памяти святого князя Даниила я во время обеда, вдруг, неожиданно для себя, написал письмо игумену в Ижевск: «Не могу я больше здесь… Возьми меня, батюшка, к себе — Богу служить!». Через месяц приходит телеграмма: «Приезжай, пока Владыка здесь». И жена, которая так радовалась тихой и спокойной жизни, начавшейся после моего поступления на ЗИЛ, вдруг, тоже совершенно неожиданно для меня, говорит: «Раз зовут — надо ехать. Поезжай».
Как раз подходил к концу год моего «заключения» на ЗИЛе, и заканчивался отпуск. Собрал я оставшиеся деньги, оставил немного жене на жизнь до моего возвращения и поехал.
Как раз подходил к концу год моего «заключения» на ЗИЛе, и заканчивался отпуск. Собрал я оставшиеся деньги, оставил немного жене на жизнь до моего возвращения и поехал на вокзал, предварительно заехав в Сокольники — помолиться перед Иверской и испросить у Нее благословения на поездку. На вокзале оказалось, что поезд на Ижевск отходит через 10 минут. Глаза у меня, видно, были настолько несчастные и умоляющие, что «граждане пассажиры» безропотно расступились, пропуская меня к окошечку кассы. Истратив почти все деньги на билет, я «что есть мочи» побежал на перрон и успел вскочить в последний вагон уже набиравшего скорость поезда. Иду по вагонам, чтобы добраться до своего места. В левой руке у меня зажат билет, в правой — портфель. Когда я проходил по тамбуру между вагонами, поезд сильно качнуло. Пытаясь опереться о стенку тамбура, чтобы не упасть, я инстинктивно разжал левую руку. Билет выскользнул и стал плавно опускаться в зазор между вагонами. В голове молнией пронеслось: «Так. Билета нет. В кармане — рубль двадцать. На первой станции меня ссадят с поезда — и все. Кончилась моя поездка к Богу». Заорал во весь голос: «Матерь Божия, выручай!». И билет медленно, как бы нехотя, спланировал мне под ноги.
Второе рождение
Первым впечатлением от Ижевска был поразивший меня ответ на вопрос, как добраться до церкви. «Вам нужен ЦСК? — Садитесь на этот троллейбус и доезжайте до остановки «Ледовый дворец». И в ответ на мой недоуменный вопрос, что такое ЦСК, я услышал: «Церковно-спортивный комплекс». Оказалось, что старое кладбище около церкви залили бетоном и построили огромный Ледовый дворец, на фоне которого храм смотрелся маленьким недобитым «пережитком прошлого».
Оказалось, что в Ижевске не очень-то меня и ждали. Хотя игумен встретил меня радушно и даже дал денег на переезд из Москвы со всей семьей, но староста была очень недовольна моим приездом, а у Владыки я встретил весьма прохладный прием. Но самым холодным был прием уполномоченного по делам Русской Православной Церкви в Ижевске. Это был даже не прием, а ушат ледяной воды: «Ты приехал из одной столицы в другую. У тебя — квартира в Москве. Что-то тут неладно». Как мне потом передали, в конфиденциальном разговоре со старостой уполномоченный сказал: «Только через мой труп он будет священнослужителем».
Переехал я в Ижевск, конечно, один. Дочь училась в школе, и жена осталась с ней в Москве. Но почти каждый месяц, как жена декабриста, моя верная супруга Наталья, нагруженная московскими продуктами, ненадолго приезжала ко мне. Я же свято верил, что сюда меня Господь призвал служить Ему. И даже выписался из московской квартиры и прописался в домике, который принадлежал церкви.
Потекли дни, наполненные терпением, смирением, послушанием и — самое главное — постоянным участием в богослужебной жизни Церкви. Каждый день утром и вечером на клиросе в течение почти года. О таком опыте знания Устава богослужения «изнутри» можно только мечтать. Как мне это пригодилось потом, в Анискино, где не было никого и ничего. Когда пришлось все начинать с нуля и организовывать Богослужебную и вообще всю церковную жизнь по канонам Православной Церкви, которые запечатлелись в моей душе как раз во время жизни в Ижевске.
«Где ты ходишь?..»
Но день проходил за днем, зиму сменило лето, а о рукоположении — ни слуху, ни духу.
Наступило празднование Тысячелетия Крещения Руси, которое неожиданно праздновалось по всей стране очень торжественно. Тогда приходы РПЦ Татарской, Удмуртской и Марийской республик были объединены в одну епархию — Казанскую. Поэтому епархиальные торжества проходили в Казани. И не где-нибудь, а в знаменитом Казанском оперном театре. Огромный старинный театр-дворец. Сияющие хрустальные люстры и канделябры. Великолепие во всем. В буфете — бесплатные бутерброды с черной и красной икрой! И скромно жмущиеся по стенам верующие — посланцы трех епархий, слегка опешившие от такой роскоши. Это было пугающе-непривычно. Свой доклад главный из трех уполномоченных — казанский — начал с заверения того, что государство всегда уважало Церковь. Затем уверил всех в том, что «единый советский народ» также всегда уважал «чувства верующих разных религий». А закончил — снисходительно-примирительным утверждением, что «Бог — один», и поэтому «делить вам» (то есть нам) — нечего.
После увиденного и услышанного в Казани я понял, что время начало меняться. Но у меня-то все оставалось без изменения! Я продолжал трудиться в Успенской церкви Ижевска, и меня по-прежнему никто не собирался рукополагать. Более того — «добрые языки» из кругов, близких к Епархиальному управлению, передали мне, что у меня вообще нет никаких шансов стать даже диаконом…
Как раз закончился Петровский пост и наступил праздник первоверховных апостолов Петра и Павла. После праздничной службы я, думая, что меня никто не видит, плакал во дворе домика, где снимал тогда комнату. Оказалось, что мою молитву, опять же «случайно», услышала духовная дочь настоятеля Ижевского Троицкого собора, которому срочно требовался диакон. И после Петра и Павла меня переводят алтарником в собор. Настоятель благословляет отпускать бороду и «решать проблему подрясника», а староста поселяет меня в принадлежащем собору небольшом деревянном доме и начинает «бомбардировать» Казань телефонными звонками с просьбой рукоположить им диакона. Мне же староста строго наказывает срочно привезти жену, чтобы «мы видели, что ты будешь жить здесь и после рукоположения. И не убежишь обратно в Москву». Вызвав жену телеграммой из подмосковной деревни, я помчался в Москву. На Казанском вокзале у меня было всего полтора часа, чтобы, забрав будущую матушку, повидаться с родителями и сесть на обратный поезд.
И вот мы живем в маленькой комнатушке на первом этаже церковного домика, я езжу на каждую службу в собор, а о рукоположении — опять ни слуху, ни духу.
Накануне Преображения Наталья не выдержала и говорит: «Ты здесь уже скоро год, я здесь уже второй месяц. А никто тебя и не собирается рукополагать. Ты, наконец, понял, что Господь тебя не избрал?». И я смирился: «Да, понял. Сейчас еду в собор и после всенощной — на вокзал за билетами. Завтра после Литургии возвращаемся в Москву».
Не успел я войти в алтарь, как мне говорят: «Где ты ходишь? Тебя обыскались. Беги скорей в канцелярию!». На пороге канцелярии меня встречают староста с казначеем и вручают мне командировочное удостоверение: «Езжай в Казань — завтра тебя рукополагают». Человек смирился — и Бог все дал! (Как потом выяснилось — в Казани ждали, когда ижевский уполномоченный уйдет в отпуск).
После всенощной я действительно поехал на вокзал за билетом. Только не в Москву, а в Казань. Где на следующий день, в праздник Преображения Господня, в храме святителя Николая Чудотворца (в том самом храме, в который в XVI веке принесли только что обретенную Казанскую икону Божией Матери) меня рукоположили в диаконы к Троицкому собору города Ижевска.
«За одного битого трех небитых дают…»
После рукоположения были полтора года диаконского служения в кафедральном соборе Ижевска, когда я почувствовал, как Господь творит из меня «нову тварь» для дальнейшего служения Ему. Особенно это чувствовалось во время «сорокоуста» — ежедневного служения Божественной литургии в течение сорока дней после возведения в священный сан.
Через полгода после празднования Тысячелетия Крещения Руси до Ижевска тоже докатилась волна перемен. Вместо совмещавшего три кафедры престарелого епископа Пантелеймона (который, к тому же почти постоянно жил в Казани) в Ижевск прислали «своего» епископа уже с отдельным титулом «Ижевский и Удмуртский». Им оказался (ныне покойный) епископ Палладий. Приехав из «матери градов русских» — Киева, Владыка Палладий с усердием взялся восстанавливать церковную жизнь провинциальной Удмуртии. Хотя разрушенные храмы еще не начали отдавать Церкви, но надо было просвещать церковный народ и обновлять уже действующие храмы. А для этого — привозить церковную утварь и духовные книги из Москвы. Заниматься этим Владыка благословил меня, как имеющего квартиру в Москве. Во время командировок, на церковные праздники я служил во многих храмах Москвы. Особенно мне нравилось служить в церкви Успения в Гончарах, где находится чудотворная икона Божией Матери «Троеручица».
(471)
